Читать онлайн книгу "Из прошлого в будущее"
Из прошлого в будущее
Валентина Ива
Книги Валентины Ивы: «Музыка времени», «Ручеек жизни», «Шапочка для бассейна», «За миг до откровения», «Зёрна судьбы» и другие, обрели своего читателя через публикации в интернете (Литрес, Литмир, mybook и др.). За это достаточно короткое время, автор стала Членом союза Российских писателей, финалистом конкурса «Русь моя», премии имени Сергея Есенина за 2020 год, финалистом конкурса «Наследие» за 2020 год. Автор отражает в маленьких рассказах реализм настоящего времени, описывает случаи из жизни семьи, соседей, знакомых и друзей, а также выдуманные истории с размышлениями о взаимосвязи прошлого и настоящего. Юмор, драматизм и трагедия всегда присутствуют в жизни человека, на то она и жизнь. Особенно начинаешь понимать, как она – эта жизнь, ко¬ротка, когда приходят на землю такие ужасы бытия как пандемия века. Эта книга – весёлая и печальная как сама жизнь.
Валентина Ива
Из прошлого в будущее
© В.И. Остапенко, 2020
Встреча братьев
Часть 1
Телефонные звонки в настоящее время присутствуют в жизни людей в таком многообразии звучаний, что диву даёшься. Еще существует глупая черта человека попробовать разные варианты звонков в своём новом мобильном смартфоне, поэтому, когда твой оживший круглосуточный «друг» выдает незнакомые позывные – не сразу реагируешь и сидишь, как болван, под диликанье телефона, пока муж не скажет:
– Валечка, твой телефон сейчас лопнет от натуги! – тут ты вспоминаешь, что утром извращалась в подборе мелодии и решила опробовать что-нибудь новенькое, несёшься стремглав к трясущемуся аппаратику, бульк, а там уже повесили трубку.
Не успела я определить, кто хочет утречком пообщаться, как телефон зазвонил вновь. Двоюродная сестра радостно сообщила, что приехал её отец из Сибири, и мы сразу поняли, что, несмотря на трудности стыковки наших сильно немолодых отцов, встречу следует организовать любой ценой.
Я задумалась в поисках водителя по транспортировке таких скрипучих пенсионеров, как я, и таких бравых сибирских парней, как мой отец. Как назло, брат без авто и муж тоже. Звоню своему свату:
– Евгений Борисович, это Валентина Ивановна! У меня к вам неделикатный вопрос. Дело в том, что… Ничего, если это будет несколько длинновато? Это важно! Я должна описать ситуацию в красках…
– Конечно. Я вас внимательно слушаю…
– Как вы знаете, моему отцу Свекатуну Ивану Осиповичу в настоящий момент девяносто три года и восемь месяцев.
– За подробности спасибо! – Борисович рассмеялся. – Я помню этот не так часто встречающийся момент!
Мы хмыкнули оба.
– Так вот: приехал его брат из Сибири, Василий Казимирович Свекатун, которому девяносто два года и два месяца.
Евгений Борисович поперхнулся и воскликнул:
– Сибирь! Сибирь! Вот куда нужно ехать на отдых и лечение от старости!
– Голубчик, Евгений Борисович! – продолжала я повествовать, – Брат отца страстно желает повидаться со своим двоюродным братом. Мой папа тоже этого очень и очень желает, но загвоздка в том, что мы на даче за 120 км на север от Москвы, а Василий Казимирович – у дочки Ольги, тоже на даче и в 80 километрах на юго-восток. Там ещё мама моей сестры Галины Зоя Семёновна, вдова одного из братьев отца, которой девяносто четыре года. Она пребывает там в качестве сюрприза для моего отца и тоже жаждет повспоминать молодость. Никто не может сейчас отвезти команду из одного почти трухлявого пенька навстречу к другому, такому же, и сюрприз там не дремлет, и ждет встречи. Конечно, можно такси нанять, а вдруг в дороге что? Короче…
– Не продолжайте, я всё понял, я отвезу. Был за рулём и неоднократно по 800 км в день покрывал, а то и больше. Давайте попробуем.
– Понимаете, Евгений Борисович, Казимирыч уже приезжал зимой, но тогда было совсем проблематично, холодно, скользко. Правда, тогда муж ещё мог вести автомобиль. Сейчас он нездоров. Не может.
– Всё-всё, договорились. Выезжаем рано, чтобы вернуться в этот же день. Согласны?
– Отлично. Завтра в 7.00 вы нас забираете с дачного участка, и стартуем по Савёловской, или, как вы скажете, по какой дороге. Ехать нужно в Троице- Лобаново, Ступинский район.
* * *
Евгений Борисович прикинул километраж, и получалось где-то 450 км в оба конца. Ну как не помочь таким долгожителям ещё разок хотя бы посмотреть друг другу в глаза?! Эти скромные труженики России прихрамывали на обе ноги, чуть-чуть подзабывали что-либо или с утра, или среди дня, а то и к ночи, но воля и любовь к жизни ещё теплилась, и в глазах вспыхивал огонёк воспоминаний. Как говорил наш военпред на службе в почтовом ящике, связанном с авиационными материалами:
– Пусть лучше вам изменяет память, чем вы Родине, Валентина Ивановна! – и его крылатая фраза пользовалась большим успехом среди сотрудников нашего отдела.
Иван Осипович, мой отец, не утратил чувства юмора, а желание встречи с родными, помнящими его молодым, красивым, сильным и полным жизни, ещё находило отклик и в сердце, и в душе.
Евгений Борисович понимал, что на водителя ложится основная часть путешествия в пространстве. Главная задача: выбрать маршрут покороче, миновать по возможности все пробки и как можно быстрее доставить одну компанию, состоящую из меня – Валентины Ивановны, дочери Ивана Осиповича, которой уже тоже 68 лет стукнуло; Евгения Ивановича – сына Осиповича, который помоложе сестры, но 59 годиков есть, и самого Осипыча, известного возраста; на встречу к брату, его дочери Ольги, с внуками и сестрами, коротающими дни и прячущимися от коронавируса на даче в Троице-Лобаново. Затем следует проследить, чтобы встреча не затянулась, и транспортировать всех обратно в Дубненские дачные посёлки целыми и невредимыми.
* * *
– Алё?! Ты слышишь, Жень?
– Да, да! Говори!
– Привет, брат! Ну что, новости такие: Василий Казимирович приехал опять – это раз; он у сестры Ольги в Троекурово-Лобаново – это два; сейчас лето, не зима – это три!
– Понял, ну ё-моё, что этим дедам неймётся?! Отец только последние три года не мотается в эту свою Сибирь. На РОДИНУ! На РОДИНУУУ!!! Ну, что там делать? Братьев уже сто раз навестил, он уже там надоел! Памятную доску ушедшим поставили, а он всё ещё хочет смотреть на места, где родился, где жила его детская и юношеская душа.
– Ты понимаешь, этот приезд Василия Казимировича как подарок: лето, август, тепло, они ещё двигаются, хоть и с палочками. Сам бог велел!
– Не вопрос! Поедем, раз так разбирает. Повидаем сестёр, дядьку, племяшей. Кто знает, увидятся ли старики ещё?
* * *
Августовское Подмосковье великолепно! Буйные зелёные перелески, рощи, поля, холмы и луга тянутся бесконечной чередой за окном автомобиля. Хочется ехать долго-долго и всё смотреть и смотреть на пробегающую мимо природу, посёлки, восстанавливаемые из руин колокольни церквей, и с высоты редких сопок обозревать необъятный простор нашей Родины.
– Боже мой, как прекрасна наша саванна с высоты птичьего полёта! – Брат вздохнул и продолжил: – а из окна автомобиля ещё более хороша!
– А? – спросил глуховатый отец.
– Всё нормально, папа, едем, – ответил брат.
– Что ты сказал? – спросила сестра с переднего сидения авто.
– Тугоухость – это у нас семейное, – проворчал брат.
– А? – переспросил отец.
– Смотри в окно, пап, видишь, какая красота! – улыбнулся брат.
На удивление легко, без остановок, после трёх часов пути, мы добрались до места. Свернули около храма полуразрушенной ныне усадьбы Троице- Лобаново, которая впервые упоминается в писцовых книгах Московского государства ещё в XVI веке. Исторические места! Наша дорога уперлась в перелесок. Ещё до того, как остановился автомобиль, мы увидели Василия Казимировича, поджидавшего нас на грунтовке. Затем высыпали остальные родственники встречать гостей. Отец медленно, после стольких часов пути, выбрался из авто и попал прямо в объятия брата, а из-за спины сестёр выглядывала помолодевшая Зоя Семёновна, бодро и звонко воскликнувшая:
«Ах, Ванечка приехал!» – её давнишняя тайная любовь. Что поделаешь?! Красив был в молодости отец, да ещё могуч и силён физически. Когда-то давно овдовевшая Зоя Семёновна писала ему письма в надежде на дружбу, а возможно, и любовь, но отец, овдовевший тоже после смерти мамы, мягко воздержался от продолжения отношений. Увидев Зою Семёновну из-за плеча брата, отец немного опешил, но – деваться некуда – пошёл вперёд, как настоящий морской офицер, хоть и в прошлом. Не пасовать ни при каких обстоятельствах! – девиз сибиряка.
Объятия, поцелуи, застолье превращались из суеты в воспоминания, которым не было конца и края. В памяти этих гигантов прошлого столетия оставались острые, чётко отпечатанные, а порой и полустёртые, идеализированные эпизоды жизни. Реальные моменты бытия порой каждый вспоминал по-разному, но это было уже неважно.
– А помнишь, – тихо говорил Василий Казимирович, обращаясь к отцу, – когда мы ехали в Каратуз, ты забрался в кузов машины с молодой женщиной?
Отец сразу оглох и потерял память. Видно было, что он сильно не хочет, чтобы об этом вспоминали публично, но Василий Казимирович не унимался и продолжал жать на ненужную педаль воспоминаний, пока отец не перевёл разговор на другую тему, а рядом сидела Зоя Семёновна и, положив руку на колено отца, внимательно рассматривала его увядшее лицо в поисках былой красоты.
* * *
Красавец отец (фото) после войны служил в войсках связи посёлка Урелики на берегу чукотской бухты Провидения. Сейчас от этой военной базы не осталось и следа. Большой урон нанесла Вооруженным силам СССР хрущёвская «десталинизация» («перестройка-1»). Таким образом, 15 января 1960 г. Верховный Совет СССР без обсуждения утвердил Закон «О новом значительном сокращении Вооруженных сил СССР». Из армии и флота должны были уволить до 1 миллиона 300 тысяч солдат и офицеров. То есть более трети от общей численности ВС СССР. Так в 1960 году мой отец Свекатун Иван Осипович вернулся с Крайнего Севера домой, чтобы начать новую, не военную жизнь, а на память о днях офицерской службы он привёз фотоаппарат ФЭД с лантановой оптикой. Мне, его дочке, в это время было 8 лет, и я осваивала искусство фотографирования. С тех пор я фотографирую, как любитель, но уже на цифровые фото. Как говорит мой муж:
«Нет никого более профессионального, чем любитель!». Я на профессионализм в этом деле никак не претендую, но могу точно утверждать, что в фотографировании главное звено – это фотограф. На старости лет с подачи моей подруги меня угораздило пойти на курсы по фотографированию. Что я вынесла оттуда, так это то, что цифровые обработки фотографий – как изучение иностранных языков: пока ты пользуешься языком – ты совершенствуешься, как только перестаешь употреблять, то есть он пока без надобности, так – всё, суши вёсла, всё забывается мгновенно. Так и с цифрой. Молодой учитель по цифровым фото, который не знал, кто такие Илья Глазунов, Александр Шилов, Карл Брюллов и другие выдающиеся художники, говорил мне:
– Ну что это за фото? Роза в росе. Это не фото, это констатация факта! А то, что за росу зацепился солнечный луч и пронизал алый листок, а роса посверкивает как бриллиант – это ничего не значит.
В общем, мы разошлись с учителем в разные стороны, но я узнала много интересного и многому научилась в компьютерной каше превращения фотоснимков в «шедевры» сообразно фантазии фотохудожника.
Молодой учитель хорошо знал знаменитых фотографов, таких, как Анри Картье-Брессон, Артур Феллиг (Виджи), Ирвин Пенн и другие, но мне почему- то казалось, что при всём при этом нужно знать и классику живописи.
Фотограф ловит краткий уникальный момент портрета. Например, когда человек одержим действом, мыслью, или расслаблен и является самим собой (быть самим собой – вот счастье!). Вот то, о чём мечтает каждый и что порой так трудно достижимо, лицо модели, его черты, как много можно прочитать по их движению или окаменелости, по едва заметным нюансам изменения взгляда, губ, щек и любой другой чёрточки лица можно нафантазировать целый роман или, на худой конец, повесть. Рассматриваешь лица, мелькающие в твоей жизни многие годы, видишь их переменчивые выражения в зависимости от нутра человеческого: то обиженные, то погруженные в себя, то злые, то печальные, тупые, отрешенные, лукавые… А есть такие, у которых в естественности их бытия на лице незримая улыбка. Человек сидит просто так, думает о чём-то или чем-то занят, или прилёг, устал от дневной суеты, а на лице не скорбь, не отчаяние, не злоба, а улыбка, и она всегда с ним. Я знаю таких людей. Их можно в моей жизни сосчитать по пальцам. С такой улыбкой живёт Зоя Петровна, мама свата Евгения Борисовича; Владимир Алексеевич, отец моей подруги и Василий Казимирович Свекатун, двоюродный брат моего отца.
Тихим голосом, почти шёпотом, Василий Казимирович начал вспоминать рассказы своей бабушки о предках. Тяжело вздыхая, она, окруженная внуками, наполняла их сердца сказаниями о прошлом. «Легенда всегда берёт верх над историей», – произнесла французская актриса позапрошлого века Сара Бернар. Не думаю, что легендарными событиями была наполнена жизнь прадеда братьев Свекатунов, но одна ниточка почти легенды существует, и Казимирович потянул её, тихонько наматывая на клубок истории семьи.
Василий Казимирович заговорил тихо, не спеша, и воспоминания потекли ручейком ожившей памяти:
– Родился наш с Ваней прадед Христофор, – и Василий Казимирович посмотрел на моего отца Ивана Осиповича, тяжело вздохнул и продолжил, – в селе Забродье Оргимянского уезда Виленской губернии, а может, правильно будет – Оргимянского района Гродненской области – в 1815 году ещё при царе Александре 1.
Мать Христофора рано умерла, и отец привёл в дом мачеху. Может быть, не от хорошей жизни, но мачеха очень плохо кормила Христофора, и он решил потихоньку лазить в погреб и ложкой снимал в крынках с молоком верх и съедал, – Казимирович вздохнул печально и усмехнулся, – в то время сепараторов еще не было, это понятно. Однажды мачеха застала его за этим занятием и устроила скандал, а Христофор пошёл в село злой, раздосадованный, и встретил по дороге еврея, который нёс мешок с пером, то ли домой, то ли на продажу. Кто ж его знает! Христофор решил зло своё и обиду передать еврею.
– Что ты несешь? – спросил Христофор. Еврей показал ему перо в мешке, и Христофор пустил это перо по ветру, вытряхнув мешок. Еврей пошел с жалобой к старосте села, а староста после к отцу с предложением отправить Христофора служить в армию – одного из семьи. При царе Николае 1 разрешалось отправлять одного сына из семьи, но служить приходилось 25 лет.
* * *
Мы молча слушали Василия Казимировича. Я представила бедного еврея с мешком пера и его печаль от утраты. Молодого, голодного, обозлённого парня, несправедливо нанёсшего обиду человеку, но мне невозможно было представить, что на дворе где-то 1835 год и Пушкин ещё жив, и окружающий мир так не похож на наш.
* * *
Василий Казимирович продолжал:
– Христофор писать не умел, поезда тогда не ходили, самолёты, само собой, не летали, люди передвигались пешком и на лошадях. Христофор пришёл пешком в село Забродье через 25 лет. Ушёл 20-летним парнем, а вернулся 45-летним седым мужиком. Пришёл к дому отца, а его спрашивают:
– Куда ты идешь, служивый?
А он отвечает:
– Я уже пришёл, домой.
Он устроился работать к барину лесником и начал строить себе дом. Брёвна таскал из барского леса на себе. Барину люди сообщили, что Христофор таскает на себе брёвна и строит дом. Барин говорит:
– Пусть таскает, разрешаю, но если он на лошади увезёт хоть одно бревно, то я его отправлю в тюрьму.
И Христофор построил себе дом с земляным полом и соломенной крышей. Как построил дом, сразу и женился на 17-летней шляхтичке (неимущая шляхта).
– Василий Казимирович, а почему шляхтичке? – спросила я.
– Кто ж её знает? По рождению была шляхтичкой, польского происхождения, видимо, была. Она, шляхтичка, заявила, что спать будет только на койке, и Христофор был вынужден экономить, чтобы купить кровать. Имя её не сохранила память моей бабушки. Эта шляхтичка родила ему 4-х парней. Уж они-то точно спали на соломе на глиняном полу. Кроватей, поди, всем не хватало. Христофор умер, когда ребятишки были еще маленькие.
– Давай, Василий, помянем нашего прадеда, – сказал громко мой отец и поднял рюмку водки.
– Эх, Ваня, если сегодня всех помянем, то до утра не доживём, – Василий Казимирович пригубил водку и опять тяжело вздохнул.
– Шляхтичка растила детей одна в нищете. Они выросли, женились и родили детей. У Ивана появилось шестеро сыновей. У других братьев тоже появились дети. Земли у них была одна десятина. Они разъехались по городам. Степан уехал в Санкт-Петербург, Александр в Екатеринослав. Степану шляхтичка дала тёлку, а Александру дала свинью и наказала сыновьям, чтоб не возвращались, так как больше нечем им помочь. Иван, третий сын, с женой Амалией решили ехать в Сибирь на свободные земли в соответствии со Столыпинской реформой. Основными направлениями реформы были передача надельных земель в собственность крестьян, постепенное упразднение сельской общины как коллективного собственника земель, широкое кредитование крестьян, скупка помещичьих земель для перепродажи крестьянам на льготных условиях. Ехали они в телячьем вагоне до города Ачинска два месяца. Больше стояли в тупиках. От г. Ачинска ехали на барже, затем на лошадях до деревни Разъезжая Ермаковского района. В Ермаковском районе свободной земли не оказалось и им посоветовали ехать в Каратузский район. Там есть свободные земли, говорили добрые люди. Иван Христофорович взял старшего сына Казимира, и поехали в Верхнюю Буланку Каратузского района.
Казимиру было 12 лет. Он был самый грамотный. Умел, и читать, и считать. Он был в работниках у дяди Александра в Екатеринославле. Его дядя обучил грамоте. Он развозил хлебобулочные изделия по торговым точкам. Когда Иван Христофорович (фото) решил ехать в Сибирь, он забрал Казимира у Александра, так как тот был самый старший, а самым младшим двойняшкам Ивану (по-польски Яну) и Александру (по-польски Алесю) было всего по 1,5 годика. Осип, средний сын, уже был помощник в тяжелом крестьянском труде.
Приехал Иван Христофорович с сыном Казимиром в Верхнюю Буланку вечером. В этом селе жили одни эстонцы. Ночевать их не пустили. Направили к Козлитину Тихону. Он жил на берегу речки и пускал ночевать и русских, и поляков. Когда Иван Христофорович с сыном Казимиром вошли в дом, жена Тихона сказала: у вас есть жених, а у нас есть дочь-невеста Мария, глядела в корень, чувствовала, что они судьбой связаны будут, а было то им по 12 лет.
В Верхней Буланке нашему с Ваней деду посоветовали утром ехать в село Шулдаты. Там живут ссыльные поляки и там много свободной земли. Утром Иван Христофорович поехал в Шулдаты. Там ему не понравилось, и он вернулся в В. Буланку, где жили эстонцы, которые тоже перекочевали в Сибирь в поисках хорошей жизни и, главное, земли. Возле Буланки была Андреева заимка. Её хозяева, старик со старухой, вырастили свинью, и хозяин повёз её в Каратуз продавать на базар. Продал мясо, напился пьяный, и его убили, чтобы забрать остаток денег от проданной свиньи. Страшное было время. Старуха одна жить на заимке боялась и объявила заимку на продажу по дешёвке. Иван Христофорович купил эту заимку и перевёз в нее семью жить. Иван, сын Христофора, купил лошадь, плуг, бороны и семян. Шесть сыновей, старшие уже помогали пахать, сеять и убирать хлеб; одна дочь и жена Амалия с сестрой – вот и все жители заимки. Земли свободной им хватало, и стали они жить на этой земле, выращивать хлеб, свиней и коров. Фактически поднимали целину. В первый год пшеница и овёс дали хороший урожай. Из округи на заимку стали приезжать ссыльные поляки: Ророты, Деки, Петчики. В верховьях реки Амыл было много хвойного леса. Зимой этот лес готовили, весной сплавляли, а затем возили на заимку и коллективно строили дома. Заимка росла, насчитывала уже сто домов. Стали называть её «Польской заимкой», хотя там селились и русские семьи. Казимиру (на фото в центре) исполнилось 18 лет и в 1914 году его забрали в армию и направили на фронт. Он вернулся с фронта с поврежденной ногой в 1916 году. Но любовь свою Машу не забыл.
На долю Маши выпало много тяжелых и скорбных дней и ночей: отца, звали его Тихон, забрали на фронт в первую моровую войну; мать умерла от брюшного тифа; осталась Марья с семьёй на руках – четыре брата и сестра, да ещё дедушка, отец Тихона – одноглазый, потерявший глаз на турецкой войне. Марья пахала, сеяла и убирала хлеб, растила детей и ухаживала за скотиной.
Казимир и Мария Свекатун с детьми
Председатель сельсовета Зыгман всё это видел: работящую девку, красавицу решил прибрать к рукам. Когда кончилась война, он решил жениться на Марье, сосватал и подготовил свадьбу. Но тут вернулся с фронта Казимир, и Марья отказалась от свадьбы. Отец Тихона поехал к Зыгману и объявил, что от свадьбы она отказалась, и он ей приказать не может, т. к. она всю войну спасала его семью. Зыгман затаил обиду.
Революцию пережили незаметно. В период НЭПа на заимке уже появились сеялки, косилки, веялки, а у деда Ивана – даже молотилка с конным приводом. Работы много, только не ленись и всё у тебя будет.
– Мои сыновья отсюда никуда не уедут, работы много, живём хорошо. Хватит и детям, и внукам, – говорил дед Иван.
В конце 20-х началась коллективизация. Казимир женился на Марье. Осип Иванович тоже женился на эстонке Юганне.
Когда началась коллективизация, приехали представители районного руководства, позвали поляков на собрание заимки и объявили, что нужно колхоз назвать «Сталинский путь» и председателем избрать товарища Шилова. Однако поляки назвали колхоз «Огульно праце», и председателем избрали Казимира Свекатуна, т. к. у него были лучшие лошади, коровы и землю он обрабатывал лучше всех. Пары содержал как вороново крыло – чёрным.
Всё это припомнил председатель сельсовета Зыгман. Когда начали раскулачивать зажиточных крестьян, то в первую очередь взялись за Ивана Христофоровича и Казимира Ивановича Свекатунов, и велели им в течение 24 часов покинуть заимку. Жителей предупредили, что если кто даст лошадь, пойдёт вместе с ними. Пусть уходят пешком. Казимир пошёл в село Моторское пешком, к своему рабочему и попросил лошадь с телегой у Котельникова Андрея Павловича. Он жил бедно и имел пять ребятишек. Андрей Павлович лошадь дал и сказал, что если придут его забирать, пусть берут и моих детей. Казимир приехал на заимку на лошади. У деда Ивана забрали всё. В доме его организовали начальную школу, а в доме Казимира поселили учителей этой школы. В доме Иннокентия Свекатуна разместили контору колхоза. Ян и Алесь вместе с Осипом уехали в село Знаменка Минусинского района, которое находилось в 70 км от заимки.
– Вот если бы уехали подальше, – добавил Иван Осипович, – на Дальний Восток, например, может, остались бы живы, или если бы согласились в колхозе работать, тоже, быть может, остались бы жить, – оба брата посмотрели друг на друга. Их старческие неясные, чуточку замутнённые глаза увлажнились.
– Братья устроились работать на спиртзавод Знаменский, – продолжал Казимирович, – а Иннокентий взял в аренду 10 га земли и стал выращивать пшеницу, но год был засушливый, урожай жидкий и суслики съели остатки пшеницы. В Знаменке Ян и Иннокентий купили дом пополам. Когда суслики съели урожай, голодные, видимо, были, Иннокентий поехал на заработки в Минусинск, для того чтобы заплатить налог за землю. У него жили на квартире родственники Золотухины, они заплатили налог, и квартиру сельсовет передал в собственность Золотухиным, то есть второй дом отобрали у Иннокентия. Иннокентий на заработанные деньги купил в одной деревне амбар, перевёз его в Знаменку и стал с семьёй в нем жить с двумя детьми. Осип поколесил по району, но потом вернулся в Знаменку. Нигде не было возможности заработать на жизнь семье. Казимир устроился работать на строительство моста через реку Ус в сторону Тувы. Весной Марья наняла лошадь и с четырьмя детьми поехала к Казимиру на строительство моста. Повидаться хотела.
Осенью Казимир на попутной машине отправил семью в Знаменку жить к Яну, т. к. нужно было детям учиться. Школа в Знаменке была начальная.
Наступил 1937 год. Сталин и Молотов давали разнарядку: сколько можно расстреливать без суда и следствия непокорных людей, и вот НКВД арестовало пятерых из шести Свекатунов. Дядю Костю не арестовали, т. к. он выполнял все указания сельсовета. Когда Иннокентий был на заработках, сельсовет сказал Косте, чтобы он корову Иннокентия свел на мясокомбинат, и он так и сделал. В это время дядя Ян приехал с поля, узнал об этом, вскочил на коня и догнал Костю около Каратуза, отобрал корову и вернул её тете Шуре. Из пяти арестованных Свекатунов вернулся один душевнобольной с открытой формой туберкулёза, не хотел оставаться в Знаменке, пошел пешком на Польскую заимку, по дороге и умер. Мой отец Казимир, когда его забирали НКВД-шники, сказал жене: «Марья, учи детей!». Она, как могла, учила, сама-то была безграмотной. Все дети получили высшее образование. Исполнена была воля отца.
– В 1937 году я учился в 4 классе, – тихо произнёс Иван Осипович, – Приехал какой-то офицер и что-то коротко сказал моему отцу. Я не слышал что. Осип, мой отец, обернулся и громко крикнул: «Ванька, иди лошадь запрягай!». В 10 лет я уже всё умел, и лошадь запрячь тоже. Я отвёз его на лошади из Чибижека в Артём. Там мы простились. Больше я его никогда не видел.
Тяжёлое молчание повисло в августовской тишине.
– В 1990 году я узнал, что Свекатун Осип Иванович был признан виновным в том, что он являлся участником контрреволюционной повстанческой организации, ставившей своей целью борьбу с советской властью вооруженным путём. Осужден на 10 лет лишения свободы. Его братья: Казимир, Александр, Иван были расстреляны в 1938 году. Все они реабилитированы в 1958 году. Об этом нам никто не сообщал, – Мой отец немного помолчал и продолжил, – Призвали в армию меня в 1944 году, попал в пехотное училище. Учиться на офицера сразу не взяли. Спрашивают «Где отец? Расскажи биографию».
Отвечаю: «Его в 37-м году забрали!». В ответ: «Идите, вы свободны!». Отправили меня во Владивосток. Не хватало людей на кораблях, чтобы выйти в море. Мне выдали тельняшку и бескозырку, так, из солдата, я превратился в матроса. Попал в учебный отряд подводного плавания. Служил на подводной лодке, что пришла на Тихий океан второй. На первой, разрезанной, с бортовым номером 100, мы изучали азы спасения под водой, учились, как закрывать пробоину. Друзья мне говорили: «Не распространяйся о репрессированном отце». Я был спортсменом, с первым разрядом по классической борьбе, поднимал штангу 130 кг. Был чемпионом Тихоокеанского флота по борьбе. Окончил курсы офицерского состава, потому что промолчал и не сообщил о репрессированных родственниках. Служил за Полярным кругом, около острова Врангеля. Вышвырнул нас Хрущёв, а мы не сдаёмся! Окончил политехнический институт уже в возрасте 39 лет. Вот так жили мы и работали. Стаж мой рабочий 70 лет, хотя в трудовой книжке написано 69.
* * *
Иван Христофорович доживал свой век в колхозе «Сталинский путь». У дочери. Умер в 1951 году, похоронен на кладбище Польской заимки, а где похоронены его четыре сына – неизвестно. Расстрелянные без суда и следствия братья и умершие в тюрьме не забыты потомками. На мраморной плите выгравированы их имена, даты жизни и смерти и установлена плита на могиле Ивана Христофоровича, который и вообразить не мог когда-то, за какой тяжкий труд пострадают его дети.
* * *
Встреча братьев состоялась. Поздно вечером мы отправились в обратный путь. Ехали и думали о превратностях судеб людских, о мужестве и героизме наших родных и близких людей. Евгений Борисович сосредоточенно вёл автомобиль по запруженным машинами дорогам Подмосковья, выискивая малейшие возможности сократить путь и не попасть в пробки. Коронавирус набирал повторный круг над планетой Земля, а люди ехали куда-то: кто по делам, кто ради развлечений, их суета казалась бессмысленной, и даже печальной. Когда мы прощались у ворот дачного Лобановского домика, Василий Казимирович вложил мне в руку школьную ученическую тетрадь. В длинном пути домой я перелистывала страницы, заполненные дрожащим старческим подчерком, и передо мной возникали уже сформированные его рассказом образы прошлого. Строки о пришедшем в гости к Марии Зыгмане, который тоже отсидел 10 лет в Колымских лагерях, выжил и вернулся, поразили меня. Он пришел к Маше, остановился в дверях, навалился на косяк и молчал, глядя на неё слезящимися глазами. Видимо душа его томилась и ждала прощения. Наверное, он любил эту женщину.
– Хочешь чаю? – спросила Мария. В доме, кроме морковного чая, ничего больше не было.
– Не заслужил я твоего чаю! – сказал он, горько вздохнул, повернулся и ушел.
Писал в школьной тетрадке Василий Казимирович, как закончил очно Томский железнодорожный институт. По специальности работал мало. Ушёл в сельское хозяйство, где спустя годы стал директором крупнейшего совхоза «Победа».
– Я с гордостью могу сказать, – писал он, – что в совхозе было 28 тысяч га пашни, 35 тысяч овец, 4,5 тысячи голов крупного рогатого скота, в том числе 2000 голов дойного стада. Совхоз организовали из семи развалившихся колхозов, расположенных вдоль Енисея в восьми сёлах. Укладка бетона в водосливную часть плотины Красноярской ГЭС началась 10 августа 1961 года, а уже 25 марта 1963 года более 150 МАЗов и КрАЗов за шесть с половиной часов бетонными глыбами и скальной породой перекрыли Енисей. Запланированное затопление сёл заставило нас переносить дома на новые места. Домкратами поднимали, тракторами с помощью тросов волоком опускали дома на хлысты и катили на новое место. К 1967 году водохранилище было подготовлено для Красноярской ГЭС. Одновременно и все сольхозработы выполнялись, и коров доили и мясо сдавали.
Я читала корявые строки Василия Казимировича, и представить не могла, какой мощный, огромный труд был вложен в эти масштабные проекты Родины. А дома еще росли трое детей своих и двое приёмных. Нуждающимся помогать – святое дело.
Жизнь наша – лишь миг по сравнению с вечностью. 200 лет пролетело от рождения Христофора, давшего жизнь множеству потомков. В наших жилах смешалась кровь русских, поляков, эстонцев и может быть еще множества других национальностей нашей родины России. Кто мы сейчас? Что ценно нам? Что будут исповедовать наши дети и внуки? Я – дочь своего отца, внучка невинно расстрелянных, уверена в том, что наша земля – это наше богатство, предки – наши корни, без корней гибнет росток, а Россия – это наша любовь, без которой невозможно быть счастливым.
Встреча братьев
Часть 2
«Кто знает, увидятся ли старики ещё?» – мой брат произнёс эти слова всего четыре месяца назад, в августе, когда пандемия ковида еще не охватила весь мир вторичной волной, и казалось, немного поутихла за лето.
Конец последнего месяца лета 2020 года радовал прекрасной погодой. Наши старики встретились. Девяностотрёхлетние дедули, брат Василий и брат Иван, обнимали друг друга и вспоминали свою жизнь, а мы смотрели на них, и нам не верилось, что им так много лет, что немощи одолевают, подводит память вчерашнего дня, а глубокая память детства и прошлых лет свежа, жива и полна впечатлений прошлого. Трогательный день встречи как будто был вчера. В августовских тёплых днях уже летали паутинки осени, но мы не замечали их узоров. Прошел месяц, другой, позади трогательный день воспоминаний. Со дня встречи стариков убежали минуты, часы, дни, но почему-то не растворились моменты душевного тепла и не ушли в небытие слова и картины этой нашей ещё пока с ними, жизни.
– Василий постарел, – грустно сказал отец, потом добавил: – а я совсем уже выжил из ума, мало что помню, – тяжко вздохнул и продолжил: – но не всё ещё забыл, – и хитро усмехнулся.
Осень 2020 года готовила нам испытания. Ещё не все ненастья отвешены нам, не вся чаша испита до дна, не всё запланированное судьбой приведено в исполнение. Ход пандемии века приготовил весь комплект скорби по полной программе. Слова брата оказались пророческими. Мой отец, как будто чувствовал, прощался с Василием как-то растерянно и трогательно. Десятого ноября он слёг с коронавирусной пневмонией и через неделю умер. Я держала его тёплую голову руками в воцарившейся тишине, наступившей после остановки тяжкого, хриплого дыхания, и на меня смотрели его остывающие глаза.
Крайний слева во втором ряду – Осип Иванович Свекатун
* * *
Разбирая бумаги и документы, оставшиеся после похорон отца, обнаруживаю папку с фотодокументами и пожелтевшие листки, отпечатанные на старой печатной машинке. Раскрываю этот странный пакет перемешанных строк и обнаруживаю дело № 13091 моего репрессированного деда. Прочтение этого трагического абсурда жизни моих предков привело меня в ужас.
Следственное дело включало:
Протокол обыска;
Анкету арестованного;
Протокол допроса обвиняемого;
Обвинительное заключение;
Приговор;
Постановление об избрании меры пресечения;
Выписка из протокола № 202 Тройки Управления НКВД Красноярского края.
Каждый документ как звук набата, сигнала тревоги, угрозы бедствия. Жалоба, написанная от руки, датировалась 1939 годом, то есть спустя два года после всего этого кошмара. Человек опомнился, потерял здоровье и начал, как мог, бороться за справедливость.
Прокурору СССР
ЖАЛОБА
в порядке надзора от закл. Свекатуна Иосифа Ивановича,
находящегося по адресу: Свердловская область ж.д. им. Кагановича,
Ст. Верхотурье, Верхотурский лагпункт
Мне 27 декабря 1937 года объявили в тюрьме Минусинска, что я осужден тройкой НКВД без статьи к десяти годам исправительно-трудовых лагерей.
Этот приговор является в корне неправильным и ничем не обоснованным. Чтобы понять предполагаемую мною причину моего ареста, мне сперва придется кратко описать свою автобиографию.
Я родился в 1898 году в бывшей Виленской губ., а в 1909 г. родители со мной переселились в Красноярский край, Каратузский район, д. В-Буланку. Несмотря на то, что я не был кулаком и никогда чужой рабочей силой не пользовался, меня всё же в начале 1930 г. раскулачили и 19-го января того же года арестовали. Несмотря на то, что сам сельсовет всё моё имущество распродал, меня осудили по ст. 79 УК РСФСР, т. е. за разбазаривание своего имущества, к семи годам лишения свободы. Согласно определения на кассационную жалобу мне утвердили лишь пять лет вольной высылки. Но этот срок я отбыл не в ссылке, а на казённых работах, т. е. как лишенный свободы. За это время я подвергался восьми этапам и моё здоровье значительно пострадало.
После отбытия наказания мне предложили устроиться на постоянное место жительства в Ольховский район, и я так и переехал со своей семьёй в посёлок Тебегрек, где работал при «Союззолото» до 1937 года. С 6 августа по 24 ноября 1937 года я работал на скирдовании хлеба в Минусинском районе Белоярского сельсовета, колхоз «1 Мая». Вернувшись оттуда домой, я был в тот же день арестован и переведен в тюрьму г. Минусинска.
С меня был снят один-единственный допрос, в начале декабря 1937 года по фамилии следователя я не знаю. Он мне предъявил следующее обвинение:
1. Якобы я состоял в банде Мишина, которая свирепствовала летом 1930 года в Ермаковском районе (он находился по соседству с Каратузским районом).
2. Якобы в начале ноября 1937 года провёл у себя на квартире, т. е. в посёлке Тебегрек, контрреволюционное собрание. На этом собрании якобы я выражал недовольство Советской властью и сказал: «Как только японцы начнут с нами воевать, то придется и с тылу организовать восстание».
Нелепость этого обвинения я сразу доказал. Я указал на то, что у самого следователя имелись документы, изъятые у меня при аресте: приговор Каратузского района с 1930 г. и мой паспорт.
Согласно приговора, я летом 1930 года находился в ссылке и не мог быть в Ермаковском районе, а согласно отметке в паспорте я в начале ноября 1937 г. находился в колхозе «1 Мая», т. е. на расстоянии 200 километров от дома и, значит, в это время никак не мог проводить никакого собрания в посёлке Тебегрек. Следователь назвал мне ещё фамилии двух лиц и спросил, знаю ли я их, на что я отрицал, ибо я этих людей действительно не знал.
На этом допрос был окончен и меня до отправления на этап больше не допрашивали. Только вызвали объявить приговор.
Вот я рассказал всё, что я о своем деле знаю.
Допустим даже, что следственные органы имели основание к моему аресту, т. е. существовали какие-либо свидетельские показания на меня, которые требовали выявления моей виновности или невиновности. Но на единственном допросе ведь точно выяснилось, что я по объективным причинам никак не мог быть виновным в предъявленном мне обвинении. Это доказано моими документами, которые находятся в руках следствия. Но следователь на эти ясные доказательства ни малейшего внимания не обращал.
То же самое важное упущение относится и к суду, который также не принимал во внимание наличие вышеуказанных документов. При желании можно было бы и навести справку в управлении колхоза «1 Мая» о том, что я действительно с 6 августа по 24 ноября 1937 года там работал.
В сравнении с этим глубоким внутренним противоречием в моём обвинении стоит только мимоходом упомянуть формальные нарушения УПК со стороны следствия. Таковыми были: мне не предъявили постановления об аресте, не объявили об окончании следствия, меня не познакомили с материалами следствия, мне даже свидетелей не называли, и, стало быть, и никаких очных ставок не устраивали, наконец, мне не дали возможности оправдываться в суде.
Из всего вышеизложенного следует, что я фактически осужден решительно без всякого доказательства моей вины. Остается совершенно непонятным, на основании каких данных суд вынес свой приговор, и к тому ещё такой суровый приговор, ибо точные доказательства моей абсолютной невиновности документально установлены.
Я невинно страдаю с 1930 года, за последние девять лет я стал инвалидом и по состоянию здоровья нахожусь на краю гибели. Я вас прошу вытребовать моё дело и опротестовать приговор. Уже при поверхностном изучении моего дела, окажется, что я не виновен и меня следует немедленно освободить.
5 июня 1939 года
Подпись: «Свекатун»
Вместе с жалобой лежала справка:
Справка
Дана гражданину Свекатуну Осипу Ивановичу в том, что он действительно по социальному положению кулак и лишен избирательных прав. Г.р. – 1898, национальность – поляк, семейное положение – женат, 5 душ детей. Был сослан по суду за разбазаривание своего имущества сроком на 5 лет, отбыл в лагерях с 1930 года, что заверяет В-Буланский Совет 6.01.1936 г.
Свекатун Иосиф Иванович, 1898 г.р., проживал в с. Верхняя Буланка Каратузского района Красноярского края, по профессии последних лет пимокат, социальное происхождение – из кулаков, имел хозяйство: 3 лошади, 4 коровы, пимокатную мастерскую, посева 10–12 га, с/хоз. машин и батраков не имел, образование – малограмотный, по национальности поляк, гражданин СССР.
В 1918-19 г.г. служил рядовым в армии Колчака (по мобилизации), в Восточно-Сибирском артдивизионе.
В 1930 году судим по ст. 79 УК, осужден на 5 лет, в тот же раз раскулачен и выселен.
Жена – Свекатун Анна Андреевна, сын – Иван, 11 лет, Дочь – Мелания, 8 лет, сын – Пётр, 4 года, сын – Василий, 6 месяцев.
Все проживают в Чибижеке Артёмовского района Красноярского края.
Далее прилагалось письмо, адресованное моему отцу, присланное из Красноярского края по его запросу уже в 1990 году.
Выписка из письма:
Арестован Артёмовским РО УНКВД 25.11.37 г. Содержался под стражей в Минусинской тюрьме. 25.11.37 г.
9 декабря 1937 году ему было назначено наказание в виде лишения свободы сроком на 10 лет.
Отбывал наказание в п. Сосьва Серовского района Свердловской области, где умер в заключении 7 января 1942 года.
Дело по обвинению Свекатуна Иосифа Ивановича пересмотрено Президиумом Красноярского краевого суда 19 апреля 1958 года.
Постановление Тройки УНКВД Красноярского края от 9 декабря 1937 года отменено, и дело в отношении Свекатуна Иосифа Ивановича производством прекращено.
Свекатун Иосиф Иванович реабилитирован.
Председатель Красноярского краевого суда
А. Руднев
30.04.1958 г.
* * *
Посёлок Сосьва – что это за место? Какова его история?
Одно из первых русских поселений на территории современного Сосьвинского округа, крошечный посёлок Кошай основан в 1600 году.
После 1680 г. с появлением стрельцов и посадских людей из Верхотурья были основаны многочисленные деревни, которые вместе с вогульскими поселениями в XVIII–XIX вв. входили в Сосьвинскую волость Верхотурского уезда.
Кроме того, Сибирь рассматривалась как идеальное место для ссылки ненадёжных в политическом отношении людей. С первых шагов освоения Сибири сюда ссылали неугодных властям под разным предлогом: «в посад», «на службу», «на пашню»; это место несколько столетий играло именно такую печальную роль приюта ссыльных. Немало направляли в эти места военнопленных, участников народных восстаний. Именно в это чрезвычайно сложное время начинается «поставление» новых городов в Западной, а позднее и в Восточной Сибири. В 1586 году по приказу из Москвы был послан военный отряд – 300 человек. Во главе с воеводами Василий Сукин и Иван Мясной, а среди подчинённых им ратных людей «за Камнем» оказались «Ермаковы казаки» – те, кто уцелел, кто вернулся из зауральского похода.
В мае 1880 г. на землях Кошайского крестьянского общества в устье р. Олта началось строительство чугунолитейного завода. Этот завод просуществовал до 1927 г. и был демонтирован, а на его месте был построен новый деревообрабатывающий завод. В 1923 г. посёлок Сосьвинский Завод стал центром Сосьвинского района Тагильского округа Уральской области. В 1931 г. Сосьвинский район был включен в состав Надеждинского.
В 1933 году на диком берегу реки Сосьва была создана культурная база, началась расчистка территории от леса для строительства домов и социальных учреждений, сюда стали перебираться первые жители: в основном, представители коренных народов Севера.
Первый камень был заложен 21 сентября 1932 года. Первые цеха заработали в 1937 году. В 1938 г. в Сосьве был создан Северо-Уральский ИТЛ. 16 ноября 1938 г. указом Президиума Верховного Совета РСФСР Сосьвинский сельсовет был реорганизован, а населённый пункт Сосьва был отнесён к категории рабочих посёлков.
В черте посёлка находились 2 колонии строгого режима – ИК № 15 и ИК № 18, а также 1 лечебно-исправительное учреждение (ЛИУ № 23), в котором содержатся осуждённые, больные туберкулёзом. Возможно, именно в этом ЛИУ и закончил свои дни мой дед Осип Иванович Свекатун.
В посёлке жили люди, любили, растили детей, обслуживали колонии строго и нестрогого режима, пилили лес, месили цемент, трудились на благо Родины.
Итоги подведены. Где-то здесь, среди полей и лесов, трав и деревьев лежит в земле в безымянной могиле, может, под номером, а может, сравнявшееся с землёй, тело 44-летнего Осипа (Иосифа). Красивый, самый сильный в селе мужик, пахавший землю, сеявший хлеб, работавший не жалея сил, попавший в 1932 году под косилку репрессий и ещё 10 лет в ужасе и гнёте тюремных обстоятельств, непосильного труда и нечеловеческих условий он боролся за жизнь. Не выдержал. Смерть пришла в 44 года. Как уходил из жизни мой дед, мы уже никогда не узнаем. Его тело в неизвестной могиле ГУЛАГА пролежало ещё 16 лет, прежде чем судьи или присяжные заседатели огласили вердикт о его невиновности. Трагично распластало людей с их мыслями, желаниями, надеждами, колесо истории. Особенно печальна участь невинно осужденных, не понимающих: ЗА ЧТО??? Умерших в безвестности. Не имеющих возможности проститься с родными, близкими, детьми, женами. Теперь это местечко Сосьва, сопки, низины, речки, озёра, болота и весь этот край прискорбный будет для нас, его потомков, местом его упокоения. А сколько там их – невиновных? Нет ответа…
Не очень верится в вечную память. Быть может потому, что этот период жизни людей времён репрессий был слишком молчалив и засекречен. Не говорили близкие о тех, кого судьба перемолола жерновами трагических обстоятельств. Всеобщий страх сковывал сердца…
Моя память ещё жива, пока живу я, найдены эти печальные документы и вновь я переживаю события давно минувших дней. Будет ли следующее поколение вспоминать столетней давности прошлое, нужна ли им трагедия их предков? Может, так, лёгким мазком, двумя строками в учебнике… Нынешняя молодежь столкнулась с пандемией мирового масштаба, а не одного континента, как в прошлые века; она движется в ногу со стремительным временем, ограниченная тестовыми рамками знаний; и кажется, что нет ей никакого дела до печального прошлого предков. Хочу ошибаться и верить в неистребимую тягу к знаниям поколения, исповедующего в обязательном порядке и правильном понимании великие слова Михаила Ломоносова: «Народ, не знающий своего прошлого, не имеет будущего».
История коронавирусной болезни
Я приоткрываю воспалённые веки и сквозь муть слезящихся глаз, опалённых температурой под сорок, медленно повернув голову, вижу в больничном окне голые ветви незнакомого дерева с набухшими почками. Я понимаю и помню, что нынче весна. Апрель. Перед тем, как оказаться на этой койке, я видела холодную позднюю весну и едва пробивающиеся зелёные травинки, свёрнутые листья тюльпанов, чахлые замёрзшие примулы, дрожащие листья бадана, время от времени всё это покрывал мокрый снег с дождём. Мы на даче спрятались от какого-то коронавируса.
* * *
Ночью ноль, минус один. К утру на почве заморозки. В этом году, как никогда, холодная весна. В ста двадцати километрах на север от Москвы лет сорок пять назад загнездилась наша дача. За истекшие годы особых изменений она не претерпела. По-прежнему осталась летней, с туалетом на улице и пристроенной душевой кабинкой во дворе. Хорошая печь спасала положение и ровно сутки грела дом до следующей берёзовой закладки.
Бодрый, чистый, вкусный воздух, прозрачный, хрустящий, как свежий снег, с каким-то волнующим восторгом вливается в лёгкие.
Наш вчерашний путь сюда, обычный и привычный за многие годы, чуть не стоил нам жизни. Могли ли мы предположить, что драматические испытания все еще впереди. Не спешили. Выехали не рано. Выспались. Дороги почти пустые и водитель, мой муж, и пассажир, в моём лице, расслабились и слушали радио-книгу «Жизнь и творчество Константина Коровина». Спустя полтора часа, убаюканный монотонностью голоса чтеца, на двуполостной дороге муж резко пошёл влево. Из-за впереди идущей газели дорога не была видна. Нам навстречу, лоб в лоб, летела огромная фура. Быть может, мой истерический вопль сыграл свою роль, и муж сдал резко вправо, а фура, ведомая водителем-виртуозом, вспахав землю неглубокого кювета, вильнула длинным боком и, не останавливаясь, пошла вперёд. Меня трясло. Можно представить, какие слова произносил водитель фуры. В горле пересохло. Спазмы со слезами душили меня.
– Что это было? – хрипло спросила я.
– Не знаю. Я отключился, – ответил муж.
Это происшествие на свободной дороге с не уставшим, выспавшимся водителем, явилось началом дальнейших страшных событий в нашей, такой обычной, налаженной жизни. Это потом, спустя полгода, я подумала, что муж уже был болен. В его организме уже поселился вирус «в короне» и «потирал лапки» от завоевания новых тел. Он уже поразил внимание, память, мышцы и кости, но боль пока не наступила, и лихорадка не истрепала тело.
Я часто вспоминала слова старой английской пословицы: «He that is born to be hanged shell never be drowned», что в переводе означает: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет».
Вот и сейчас, когда за окном бушует майский день, праздник Победы – 9 мая, люди, сидящие на карантине по домам, могут увидеть в окно, с балкона или по телевидению летящие военные самолеты, строго и грациозно выстраивающие в небе цифру 75. Смотрю в окно и понимаю: праздника не будет, карантин, коронавирус какой-то, пандемия века.
* * *
Когда я смогла смотреть в окно и вообще вокруг себя, я увидела огромное дерево, голые ветви которого занимали почти весь проём. Почки на этом гиганте, плотно прижатом к моему окну больницы на втором этаже, только-только лопнули, и остренькие кончики будущих листьев давали мне возможность предположить, что это будет клён. На память приходил один и тот же рассказ О`Генри «Последний лист». Теперь я понимала, как важна для меня жизнь, рождающаяся на моих глазах, сбрасывающая почечную шелуху и выпрастывающая новую зелёную листву. Листва каждый день росла, и эти миллиметры живой ткани дерева грели мою душу. Это зрелище в моменты моего обездвиженного существования, как лучик света в тёмном царстве, согревали моё безжизненное тело. Спустя три недели я могла уже сидеть, и отчетливо увидела, что это действительно клён, только американский. Густая листва заполонила всё пространство окна. Ярко-зелёная, она раскачивалась на ветру и жила. Жила своей, природной, жизнью, ещё такая нежная, но листы уже огромны и готовы эволюционировать дальше, торопиться к осени…
Чуть приподнявшись, я увидела поле ярко цветущих одуванчиков и усыпанную нежными цветами вишню, цветущую сирень. Я обнаружила, что впервые опоздала на всю весну, но я… жива! Мир за окном жил как прежде.
* * *
Наша семидневная изоляция на даче завершилась переездом в Москву с температурой тел 39,8о. Сын, снабдив родителей продуктами, продезинфицировал машину и укатил домой в другой город, а мы занялись самолечением. Вскоре я поняла, что огромная золотая рыба с крупной сверкающей чешуёй, которая прижималась к моей ноге всю ночь, и бесконечный фиолетовый надувной матрац, забирающийся на лицо и не дающий дышать – это БРЕД. Я никак не могла избавиться от рыбьей чешуи, лихо и настойчиво отталкивала фиолетовый брус от себя и от ноздрей, втягивающих воздух, которого было слишком мало. Иногда мне это удавалось.
Скорая увезла меня к вечеру, часов в шесть, и в районе полуночи измученное тело, наконец, госпитализировали в инфекционную. Муж ехать отказался со словами: у меня рыбки, кто их будет кормить, и цветы, кто их будет поливать? Впоследствии, лёжа без сознания на кухонном полу и медленно оживая, он вряд ли думал о скаляриях и фиалках. Он выживал…
75 % поражения лёгких. Облегчающий восторг кислородного дыхания, затянувшийся на 22 дня. Я прижимала маску к лицу со страстью жаждущей жить. Замена маски канюлями облегчили мои ночи. Я не знала, что ждёт меня впереди, и уже не ждала облегчения. Я боялась, что мы с мужем уже не увидимся и не простимся. Как он там? Один?..
Однажды утром я смогла включить телефон. Муж ответил. Жив! И я жива! Соната Бетховена № 17 – именно то, что спасает в трудную минуту. Эта грандиозная музыка нейтрализует жизненные бури, и ты начинаешь верить. Её я слушала бесконечно, особенно в те моменты, когда не было возможности двигаться.
На каталке через больничный двор меня везли на обследование, как прошлогодний сноп, подгнивший и куцый, утративший и вес, и вид, и вообще – облик божий. Цвели тюльпаны, толстые, красивые, а с краю клумбы сидела дикая утка, ищущая место для гнезда. Жизнь продолжалась.
Суровая доктор жёстко командовала моим непослушным телом и угрожала посадить на ИВЛ. Сейчас я понимаю, что только так и можно было спасти тех безжизненных амёб, что были доставлены в жутком состоянии в инфекционное отделение. Поток больных не иссякал. Медсестры сбились с ног, укалывая попы, вены… Мои друзья за забором больницы не оставляли ни меня, ни мужа, их участие и, может быть, даже молитвы я ощущала круглые сутки, и от этого мне казалось, что умирать не страшно.
Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/valentina-iva/iz-proshlogo-v-buduschee/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке
Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения